Неточные совпадения
Городничий (
в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду
в деньгах или
в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Туман, застилавший всё
в ее душе, вдруг рассеялся. Вчерашние чувства с новой болью защемили больное сердце. Она не могла понять теперь,
как она могла унизиться до того, чтобы пробыть целый день с ним
в его доме. Она вошла к нему
в кабинет, чтоб объявить ему свое решение.
— О!
как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой
туман,
в роде того, что на горах
в Швейцарии. Этот
туман, который покрывает всё
в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить
в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
В четверг ветер зaтих, и надвинулся густой серый
туман,
как бы скрывая тайны совершавшихся
в природе перемен.
Итак, либеральное направление сделалось привычкой Степана Аркадьича, и он любил свою газету,
как сигару после обеда, за легкий
туман, который она производила
в его голове.
Вот уже полтора месяца,
как я
в крепости N; Максим Максимыч ушел на охоту… я один; сижу у окна; серые тучи закрыли горы до подошвы; солнце сквозь
туман кажется желтым пятном. Холодно; ветер свищет и колеблет ставни… Скучно! Стану продолжать свой журнал, прерванный столькими странными событиями.
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой,
как двумя серебряными нитями; голубоватый
туман скользил по ней, убегая
в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Кругом, теряясь
в золотом
тумане утра, теснились вершины гор,
как бесчисленное стадо, и Эльбрус на юге вставал белою громадой, замыкая цепь льдистых вершин, между которых уж бродили волокнистые облака, набежавшие с востока.
Между тем тучи спустились, повалил град, снег; ветер, врываясь
в ущелья, ревел, свистал,
как Соловей-разбойник, и скоро каменный крест скрылся
в тумане, которого волны, одна другой гуще и теснее, набегали с востока…
И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом
в руке, пешеход
в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван —
в старину: большая дорожная карета.] солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки
в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны
как мухи и горизонт без конца…
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось
в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть не так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем том здесь было что-то такое странное, что-то
в таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось,
как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут
как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось
туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
И долго, будто сквозь
тумана,
Она глядела им вослед…
И вот одна, одна Татьяна!
Увы! подруга стольких лет,
Ее голубка молодая,
Ее наперсница родная,
Судьбою вдаль занесена,
С ней навсегда разлучена.
Как тень она без цели бродит,
То смотрит
в опустелый сад…
Нигде, ни
в чем ей нет отрад,
И облегченья не находит
Она подавленным слезам,
И сердце рвется пополам.
Религиозные настроения и вопросы метафизического порядка никогда не волновали Самгина, к тому же он видел,
как быстро религиозная мысль Достоевского и Льва Толстого потеряла свою остроту, снижаясь к блудному пустословию Мережковского, становилась бесстрастной
в холодненьких словах полунигилиста Владимира Соловьева, разлагалась
в хитроумии чувственника Василия Розанова и тонула, исчезала
в туманах символистов.
Петроград встретил оттепелью,
туманом, все на земле было окутано мокрой кисеей, она затрудняла дыхание, гасила мысли, вызывала ощущение бессилия. Дома ждала неприятность: Агафья, сложив,
как всегда, руки на груди, заявила, что уходит работать
в госпиталь сиделкой.
Открыв глаза, Самгин видел сквозь
туман, что к тумбе прислонился, прячась,
как зверушка, серый ботик Любаши, а опираясь спиной о тумбу, сидит, держась за живот руками, прижимая к нему шапку, двигая черной валяной ногой, коротенький человек,
в мохнатом пальто; лицо у него тряслось, вертелось кругами, он четко и грустно говорил...
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин.
В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину. Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым
туманом и
туман отравляет тело слабостью, точно после горячей ванны. Марину он видел пред собой так четко,
как будто она сидела
в кресле у стола.
В то же время, наблюдая жизнь города, он убеждался, что процесс «успокоения»,
как туман, поднимается снизу, от земли, и что
туман этот становится все гуще, плотнее.
А город, окутанный знойным
туманом и густевшими запахами соленой рыбы, недубленых кож, нефти, стоял на грязном песке; всюду, по набережной и
в пыли на улицах, сверкала,
как слюда, рыбья чешуя, всюду медленно шагали распаренные восточные люди,
в тюбетейках, чалмах, халатах; их было так много, что город казался не русским, а церкви — лишними
в нем.
Сквозь
туман Клим видел свинцовый блеск воды, железные решетки набережных, неуклюжие барки, погруженные
в черную воду,
как свиньи
в грязь.
«
Какая ненужная встреча», — думал Самгин, погружаясь
в холодный
туман очень провинциальной улицы, застроенной казарменными домами, среди которых деревянные торчали,
как настоящие, но гнилые зубы
в ряду искусственных.
Самгин посматривал на тусклые стекла, но не видел за ними ничего, кроме сизоватого
тумана и каких-то бесформенных пятен
в нем. Наконец толпа исчезала, и было видно,
как гладко притоптан ею снег на мостовой.
Самгин видел пред собою голый череп, круглое лицо с маленькими глазами, оно светилось,
как луна сквозь
туман; раскалывалось на ряд других лиц, а эти лица снова соединялись
в жуткое одно.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым
туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное ощущение: он
как будто сидел
в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и
как бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Туман стоял над городом, улицы, наполненные сырою, пронизывающей мутью, заставили вспомнить Петербург, Кутузова. О Кутузове думалось вяло, и, прислушиваясь к думам о нем, Клим не находил
в них ни озлобления, ни даже недружелюбия,
как будто этот человек навсегда исчез.
— Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала, чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться и часа три ходил с нею
в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью, не похожей на жирную грязь провинции. Марина быстро и твердо,
как солдат, отбивала шаг,
в походке ее была та же неудержимость,
как в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
Соединение пяти неприятных звуков этого слова
как будто требовало, чтоб его произносили шепотом. Клим Иванович Самгин чувствовал, что по всему телу, обессиливая его, растекается жалостная и скучная тревога. Он остановился, стирая платком пот со лба, оглядываясь. Впереди,
в лунном
тумане, черные деревья похожи на холмы, белые виллы напоминают часовни богатого кладбища. Дорога, путаясь между этих вилл, ползет куда-то вверх…
Думать мешали напряженно дрожащие и
как бы готовые взорваться опаловые пузыри вокруг фонарей. Они создавались из мелких пылинок
тумана, которые, непрерывно вторгаясь
в их сферу, так же непрерывно выскакивали из нее, не увеличивая и не умаляя объема сферы. Эта странная игра радужной пыли была почти невыносима глазу и возбуждала желание сравнить ее с чем-то, погасить словами и не замечать ее больше.
В эту минуту возврата
в прошлое Самгин впервые почувствовал нечто новое:
как будто все, что память показывала ему, ожило вне его,
в тумане отдаленном, но все-таки враждебном ему.
— Ни
туман, ни грусть, ни болезнь, ни… даже смерть! — шептала она восторженно, опять счастливая, успокоенная, веселая. Никогда, казалось ей, не любила она его так страстно,
как в эту минуту.
В нем что-то сильно работает, но не любовь. Образ Ольги пред ним, но он носится будто
в дали,
в тумане, без лучей,
как чужой ему; он смотрит на него болезненным взглядом и вздыхает.
Вера
в случайности,
туман галлюцинации исчезали из жизни. Светла и свободна, открывалась перед ней даль, и она,
как в прозрачной воде, видела
в ней каждый камешек, рытвину и потом чистое дно.
— Сыро
в поле, — заключил Обломов, — темно;
туман,
как опрокинутое море, висит над рожью; лошади вздрагивают плечом и бьют копытами: пора домой.
Где замечала явную ложь, софизмы, она боролась, проясняла себе
туман, вооруженная своими наблюдениями, логикой и волей. Марк топал
в ярости ногами, строил батареи из своих доктрин и авторитетов — и встречал недоступную стену. Он свирепел, скалил зубы,
как «волк», но проводником ее отповедей служили бархатные глаза,
каких он не видал никогда, и лба его касалась твердая, но нежная рука, и он, рыча про себя, ложился смиренно у ног ее, чуя победу и добычу впереди, хотя и далеко.
«Нет, это все надо переделать! — сказал он про себя… — Не дают свободы — любить.
Какая грубость! А ведь добрые, нежные люди!
Какой еще
туман,
какое затмение
в их головах!»
Я приставал к нему часто с религией, но тут
туману было пуще всего. На вопрос: что мне делать
в этом смысле? — он отвечал самым глупым образом,
как маленькому: «Надо веровать
в Бога, мой милый».
Иногда я приходил
в отчаяние.
Как, при этих болях, я выдержу двух — или трехгодичное плавание? Я слег и утешал себя мыслью, что, добравшись до Англии, вернусь назад. И к этому еще
туманы, качка и холод!
Сегодня выхожу на палубу часу
в девятом: налево,
в тумане, какой-то остров; над ним,
как исполинская ширма, стоит сизая туча с полосами дождя.
Я писал тогда,
как неблагоприятно было наше плавание по Балтийскому морю
в октябрьскую холодную погоду, при противных ветрах и
туманах.
18 мая мы вошли
в Татарский пролив. Нас сутки хорошо нес попутный ветер, потом задержали штили, потом подули противные N и NO ветра, нанося с матсмайского берега холод, дождь и
туман.
Какой скачок от тропиков! Не знаем, куда спрятаться от холода. Придет ночь — мученье раздеваться и ложиться, а вставать еще хуже.
Сегодня
туман не позволил делать промеров и осматривать берега. Зато корейцев целая толпа у нас. Мне видно из своей каюты,
какие лица сделали они, когда у нас заиграла музыка. Один, услышав фортепиано
в каюте, растянулся, от удивления, на полу.
А замки, башни, леса, розовые, палевые, коричневые, сквозят от последних лучей быстро исчезающего солнца,
как освещенный храм… Вы недвижны, безмолвны, млеете перед радужными следами солнца: оно жарким прощальным лучом раздражает нервы глаз, но вы погружены
в тумане поэтической думы; вы не отводите взора; вам не хочется выйти из этого мления, из неги покоя.
Как ни привыкнешь к морю, а всякий раз,
как надо сниматься с якоря, переживаешь минуту скуки: недели, иногда месяцы под парусами — не удовольствие, а необходимое зло.
В продолжительном плавании и сны перестают сниться береговые. То снится, что лежишь на окне каюты, на аршин от кипучей бездны, и любуешься узорами пены, а другой бок судна поднялся сажени на три от воды; то видишь
в тумане какой-нибудь новый остров, хочется туда, да рифы мешают…
А теперь,
в туман, дед,
как ни напрягал зрение, не мог видеть Нервинского маяка.
Она вырвалась от него и вернулась
в девичью. Он слышал,
как захлопнулся крючок. Вслед за этим всё затихло, красный глаз
в окне исчез, остался один
туман и возня на реке.
Он стоял и смотрел на нее и невольно слушал вместе и стук своего сердца и странные звуки, которые доносились с реки. Там, на реке,
в тумане, шла какая-то неустанная, медленная работа, и то сопело что-то, то трещало, то обсыпалось, то звенели,
как стекло, тонкие льдины.
Но, не будучи
в силах разобраться
в этом, она поступила и теперь,
как поступала всегда: отогнала от себя эти воспоминания и постаралась застлать их особенным
туманом развратной жизни; так точно она сделала и теперь.
«Уехала, уехала, уехала…» —
как молотками застучало
в мозгу Привалова, и он плохо помнил,
как простился с Марьей Степановной, и точно
в каком тумане прошел
в переднюю, только здесь он вспомнил, что нужно еще зайти к Василию Назарычу.
Привалов по целым часам лежал неподвижно на своей кушетке или,
как маятник, бродил из угла
в угол. Но всего хуже, конечно, были ночи, когда все кругом затихало и безысходная тоска наваливалась на Привалова мертвым гнетом. Он тысячу раз перебирал все, что пережил
в течение этого лета, и ему начинало казаться, что все это было только блестящим, счастливым сном, который рассеялся
как туман.
Из «Золотого якоря» Привалов вышел точно
в каком тумане; у него кружилась голова.
Мы уселись у костра и стали разговаривать. Наступила ночь.
Туман, лежавший доселе на поверхности воды, поднялся кверху и превратился
в тучи. Раза два принимался накрапывать дождь. Вокруг нашего костра было темно — ничего не видно. Слышно было,
как ветер трепал кусты и деревья,
как неистовствовало море и лаяли
в селении собаки.